Вряд ли найдётся оптимист, который взялся бы опровергать, что российская наука прямым ходом движется к своему концу. Можно только поспорить с В. Торчилиным, из-за чего это происходит. Правда, он и сам говорит, что наблюдает за происходящим со стороны, изнутри же положение видно детальнее и яснее. Так что это скорее не спор, а уточнение.

В отличие от большинства стран «капиталистического лагеря», где наука сосредоточена в университетах, Россия унаследовала от Советского Союза отраслевую, вузовскую и академическую науку. Занимавшиеся прикладными исследованиями отраслевые НИИ при бесчисленных министерствах и ведомствах с исчезновением своих патронов оказались бесхозными, в большинстве своём были приватизированы и, действительно, разворованы. Хотя кое-какая жизнь в некоторых из них теплится (пример в Академгородке – Институт прикладной физики). Но в каком состоянии сейчас наша отраслевая наука в целом, не ведомо никому. Вузовская наука большой роли не играла – по всей стране можно насчитать лишь несколько десятков вузов, где велись серьёзные исследования. Все вузы советских времён (ныне, самой собой, университетов) худо-бедно живы, и даже появились новые, частные. Правда, вузовская наука так и остаётся на вторых ролях. Зато жива и Академия наук со всеми её институтами, призванными заниматься фундаментальными исследованиями. Воровать в академических институтах (да и в вузах) было особенно нечего. Но даже если и согласиться с В. Торчилиным, что да, поразворовали, ничего смертельного в этом нет – научное оборудование стареет быстро, его так и так к нынешнему времени пришлось бы заменять на более современное.

Другое дело – кадры исследователей. В начале 90-х годов немалая часть их, спасаясь от нищеты, покинула российскую науку. Кто уехал за рубеж, кто переквалифицировался – сейчас в Новосибирске в частных фирмах бывших научных сотрудников, пожалуй, не меньше, чем осталось в самих институтах. К слову, притормозил это повальное бегство Дж. Сорос. На первый конкурс Фонда Сороса пришло столько заявок, что было решено отменить сам конкурс, а предназначавшиеся для грантов деньги просто раздать поровну всем приславшим заявки (без всякого отчёта об использовании!). Эти, в общем-то небольшие (несколько сот долларов), но по тогдашним временам хорошие, деньги спасли немало учёных от участи челночника или продавца ночного киоска (да и впоследствии гранты Фонда помогли части их удержаться в науке). Российской Академии наук как-то бы это отметить (ну что стоило сделать хотя бы такой символический жест как присвоение звания почётного академика), но вместо благодарности Сорос получил обвинения в неких шпионских то ли действиях, то ли намерениях. Впрочем, это вполне в советских традициях – Ф. Нансен, много сделавший в начале 20-х годов для облегчения участи голодающих Поволжья, ничего, кроме хулы, от большевистских властей не дождался.

Урон, понесённый российской наукой от «утечки умов», велик. Те, кто уехал за рубеж, уже не вернутся (как сказал один из них – «А вы бы пересели из машины с автоматической коробкой передач обратно на "Жигули"?»), как и те, кто совсем ушёл из науки. Но, тем не менее, и он не смертелен. Оставшиеся всё же являют собой некую критическую массу, которую можно назвать научным сообществом. Кому помогают выжить регулярные поездки за рубеж «на заработки», кому гранты, кому работы по заказам частных фирм, в общем, кто как приспособился к рыночной экономике. И, похоже, нынешний костяк академической (да и вузовской) науки стабилизировался.

И вот это-то как раз и смертельно: стабилизировался он не только в том смысле, что из него уже мало кто уйдёт по своей воле, но и в том, что почти никто не приходит. Сейчас молодой человек, чтобы решить пойти в науку, должен быть одержим ею в степени, граничащей с психическим расстройством: зарплата младшего научного сотрудника без учёной степени, с которой обычно начинается научная карьера, составляет 1470 руб. (это с октября минувшего года, когда государство, в бесконечной доброте своей, повысило бюджетникам зарплаты, до того она равнялась 1100 руб.). Столько же получает и ассистент в вузе. А ждёт его, в случае успешной карьеры, 2200 руб. (до октября 2003 г. было 1510 руб.) за должность старшего научного сотрудника плюс 900 рублей за степень кандидата наук (конечно, не самая вершина академической иерархии, но это типичный пик, выше забираются уже немногие). Итого 3100 руб. На такие деньги не то что семью содержать, и одному дай бог прожить. А поскольку всё познаётся в сравнении, они ещё и унизительны: достаточно посмотреть заработки, предлагаемые в объявлениях, приглашающих на работу дворников и кондукторов автобусов.

Так что дальнейшая утечка умов будет происходить естественным образом – ногами вперёд. Через пару десятков лет (может, и раньше) институты станут закрываться сами собой, за отсутствием сотрудников. Вот экономия-то для госбюджета будет! Совсем наука в России, конечно, не погибнет, какое-то число одержимых обязательно найдётся, может даже раз-другой в столетие наши гении-одиночки будут получать нобелевки. Но российской науки не станет. В прессе часто встречаются рассуждения о том, что мы построили какой-то не такой капитализм. В сравнении с США, Германией, Францией, да, не такой. А в сопоставлении со среднеразвитыми странами, к примеру, с Аргентиной или Мексикой – вполне такой (и по уровню коррупции, и по душевым доходам, и много по чему). Разница пока лишь в том, что аргентинской и мексиканской науки нет, а российская есть. Пока.